Когда трава была зеленее, а утро начиналось с непроизвольной улыбки навстречу новому дню, в один из тех казавшихся бесконечными лазурно-золотых дней, я услышала песню. Ее пел мужчина – таким сумрачно-бархатным голосом, что я немедленно приписала ему трехдневную небритость и синие глаза в обрамлении черных ресниц. Радио было настроено на Белград, а песня звучала на английском. Несмотря на школу с углубленным изучением оного, я разобрала в припеве только два слова – «Maybe September».
А сентябрь, похожий на наполненную янтарным виноградом плетеную корзину, сквозь щели которой щедро струится почти осязаемый аромат, уже топтался на пороге. Примерные девочки достали из кофров школьные формы, до хруста накрахмалили белые фартучки и обернули разноцветной бумагой новенькие учебники. А я до одури крутила ручку настройки на старенькой радиоле, не желая отпускать последнее лето детства…
Мне казалось, вот еще немного, еще один поворот, и мир явит истину, которая поведет за собой во взрослую – столь же пугающую, сколь и притягательную – жизнь. И вот как раз в одну из этих томных звездных ночей радиола запела голосом утомленного менестреля…
И сентябрь тотчас сбросил с плеч скучный пиджак формул и уравнений, сменив его на д’артаньянский плащ с дерзко развевающимися по ветру фалдами! «Может быть» очень быстро и незаметно превратилось в «непременно». Отныне первый осенний месяц был обещан мне синеглазым певцом как время открытий и подвигов.
С тех пор прошло много лет. Я уже давно выяснила, что «усталый менестрель» – это Тони Беннет (без намека на небритость и синеву глаз). И текст перевела. «Невероятно прекрасная» банальщина о голубом небе, нежных губах и сладких поцелуях. Я, 12-летняя, была бы разочарована… Я, 42-летняя, тоже уже разочарована. Обещание по сути оказалось пшиком, пустотой, превосходящей по бестелесности даже эфирную паутину из того далекого сентября… И тот факт, что между 12 и 42 было несколько чудесных лет, где отчетливо пульсировала любовь, – слабое утешение сегодняшней опустошенности. Да, волной той любви к моему берегу прибило и корабль с собственным синеглазым бородачом, и люльку с крошечной синеглазой девочкой, и ящик с книгами с моим именем на обложке. И каждый сентябрь утверждал:
«Осень не властна над теми, кто верит,
Что южный ветер еще вернется,
Кто, глядя под ноги, видит небо
И точно знает: любовь – не листья,
Чтоб, золотея, увядать…»
Он бессовестно врал мне! Все, все увяло – и любовь, скукожившись от бытовухи, и привязанность ребенка, превратившегося сначала в ершистого подростка, затем в девушку со своими «сентябрями» в голове, и рифмованные строчки, сочащиеся замысловатой заурядностью, и отражение в зеркале, бесстрастно демонстрирующее горечь, притаившуюся в жесткой складке у рта. Где та улыбка, которая когда-то слетала с губ, стоило солнечному лучу коснуться ресниц?..
Упиваясь сентябрьской меланхолией, я сидела за ноутбуком, бездумно уставившись на экран. Там не происходило ничего увлекательного. За окном тоже неинтересно стучал дождь, до краев наполняя лужи печалью. Я вяло попыталась срифмовать печаль с вертикалью и хлопнула крышкой ноутбука. Как насмешка над моментом вдруг зазвучала та самая песня. Maybe September… Только почему-то не фирменным голосом Тони, а… Я стремительно оборачиваюсь – на пороге стоит мой персональный менестрель. Я и не знала, что он умеет петь!.. За спиной мужа раздается звонкий голос. Это дочь. И о ее вокальных способностях я раньше не подозревала. Они поют, и с каждой секундой пространство наполняется светом и почему-то виноградным духом. И мир вдруг перестает быть в фокусе – это не дождь на стекле, это слезы на моих очках. «Maybe September I’ll love again», – подхватываю я, мгновенно проникаясь законом космической гармонии: сентябрь нужен для того, чтобы оценить апрель, слезы – чтобы дорожить смехом, а проблемы – чтобы подчеркнуть полноту жизни и подготовить почву для счастья, которого скоро будет так много, что хватило б сил унести! И на моих губах рождается улыбка – та самая улыбка 12-летней девочки, встречающей утро нового дня.
